Случаются в жизни встречи, память о которых с годами не только не тускнеет, а наоборот — становится всё ярче. Воспоминания о них, как правило, начинаются со слов «мне выпало счастье». Так вот, мне выпало счастье слушать виолончель Мстислава Ростроповича, присутствовать на его дирижерских репетициях и концертах, на публичных выступлениях, адресованных журналистам и молодёжи.

– Я всем сердцем предан России.

(М. Ростропович)

   Случаются в жизни встречи, память о которых с годами не только не тускнеет, а наоборот — становится всё ярче. Воспоминания о них, как правило, начинаются со слов «мне выпало счастье». Так вот, мне выпало счастье слушать виолончель Мстислава Ростроповича, присутствовать на его дирижерских репетициях и концертах, на публичных выступлениях, адресованных журналистам и молодёжи.

   Эксклюзив он не любил, и журналистов поодиночке не жаловал, но когда мы собирались все вместе, охотно отвечал на вопросы и рассказывал о себе.

   А что такое Он? Целая эпоха в музыкальной жизни России и даже мира. Он — гражданин мира. Так распорядилась Судьба. Так обернулись идеологические гонения советских времён на его учителей и на него самого. Счастливо обернулись.

   Моему поколению повезло: мы имели возможность слушать Мстислава Ростроповича смолоду. Он часто гастролировал в Самаре, не гнушался выступлений в разных ДК, в Струковском саду (тогда парке им. Горького). Его виолончель завораживала, казалась волшебной и оставляла в душе глубокий след.

   Как удаётся ему извлекать из виолончели такие потрясающие звуки?

   — Я к ней привык, — говорит, — ощущаю её физически, как живое существо, и постепенно научился играть так, чтобы замирало сердце. По крайней мере, моё. Я не думаю над тем, как я это делаю, а просто хочу и делаю. Т.е., когда ты исполнитель, то твой организм, как у певца, — даёт продукцию, которая возникает в твоём сердце, в твоей фантазии. Исполнителя что отличает от композитора? Его признают при жизни. Исполнитель   — служака своего инструмента, служака музыки. И поэтому, когда встречаешь талантливого композитора, надо заставить его написать что-то для своего инструмента. Я счастлив, что великие композиторы эпохи много писали для меня, и не только потому, что я прилично играл на виолончели. Я дружил с ними. И я, как виолончелист, имел 107 мировых премьер, а как дирижёр — 65, и счастлив тем, что «чувства добрые я лирой пробуждал».

   Помню репетицию Пятой симфонии Шостаковича в Самаре. За дирижёрским пультом Мстислав Ростропович. Оркестр сводный — филармонический и Театра оперы и балета. Наблюдать, как работает с оркестрантами маэстро, очень интересно, но из зала не разобрать, какие замечания он делает музыкантам. Взбираюсь потихоньку на сцену, устраиваюсь на подиуме позади Ростроповича и включаю магнитофон. Удаётся записать несколько его замечаний типа: «Скрипки! Пьяниссимо, пьяниссимо… И больше фантазии!». Но вот он меня обнаружил: — А-а-а! Подкралась! Дружелюбно смеётся.

   На концерт он вышел не в традиционном фраке, а в пиджаке. Партитура ему была явно не нужна, потому что и симфонию, и партии инструментов он знал наизусть. Жесты выверенные, чёткие, предельно выразительные. В правой руке дирижёрская палочка, а пальцы левой — сухие, длинные — работают как бы отдельно — уточняя, подчёркивая, на чём-то настаивая, прося… Любопытно: на репетиции, работая с группой виолончелистов, Мстислав Леопольдович машинально переходил от дирижирования к привычным для него жестам виолончелиста, буквально показывая, как играть тот или иной такт.

   В финале «Пятой» у меня возникло ощущение, что он — капитан на корабельном мостике, которому надо причалить во время шторма.

   Так что же такое настоящий дирижёр, дирижёр-капитан, дирижёр-лоцман?

   Ростропович: «Когда у меня — дирижёра — возникает интерпретация произведения, я должен передать её оркестрантам. Как это сделать? Конечно, мануальная техника очень важна, но ещё важнее внушение. Сила чувств дирижёра передаётся музыкантам почти гипнотически — через глаза, выражение лица. Дирижёр должен быть психологом и другом каждого музыканта. И мне это удавалось. На западе, прежде чем музыканта возьмут в оркестр, он должен выдержать огромный конкурс. В Вашингтоне, где я руководил Национальным оркестром США 17 лет, у нас был случай, когда на место одного оркестранта пробовались 200 исполнителей. А всего за эти годы я поменял в оркестре 60 музыкантов из 100. Это была адова работа! Американцы подсчитали, что я участвовал в 105 прослушиваниях. Под конец все оркестранты стали моими друзьями.

   Когда я уходил с моего последнего концерта, случилось нечто невероятное. Они объявили в Вашингтоне два дня моего имени, приехала испанская королева, я получил рукописные письма от четырёх президентов США, которые были на протяжении 17 лет моей работы. Оркестр снял теплоход, и мы поплыли по реке Потомак, где мне без конца вручали подарки. Такое было прощание.»

                           ***

   Но вернёмся к Пятой симфонии Шостаковича. Повлияла ли на её трактовку судьба маэстро?

   Ростропович: «Ещё как повлияла! С 1943 по 1948 год я был студентом в классе инструментовки Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. В 1948-ом его выгнали из Московской консерватории. Был вывешен приказ о его несоответствии месту профессора по классу композиции. В газете «Правда» появилась заметка, в которой говорилось примерно следующее: «Когда нет даже маломальского таланта к музыке, появляются такие композиторы, как Прокофьев и Шостакович». Их обвиняли в какофонии вместо музыки, в формализме, в подражании «чуждым буржуазным образцам Запада. И так получилось, что когда их начали гнать и травить, я для них обоих стал преданным слугой. 90% друзей отшатнулись от них, считалось, что дружить с ними опасно. Позже, в начале 70-х, я испытал подобное одиночество. У меня два года жил Солженицын, и телефон молчал. А тогда Прокофьев — я к нему чуть ли не каждый день приходил — через меня общался с внешним миром. Из дому выходить он боялся, чтобы не нарваться на оскорбление типа брошенного в лицо «вредитель» от какого-нибудь подонка. Потом я четыре лета подряд жил у него на даче.

   И с Шостаковичем мы были очень близки. Самое ценное доказательство нашей дружбы — два виолончельных концерта, которые он мне посвятил. А Вишневской он посвятил цикл песен на стихи Саши Чёрного, цикл романсов на стихи Блока для голоса, виолончели, скрипки и рояля, сделал также специальную оркестровку «Плясок Смерти» Мусоргского и подарил со своим памятным автографом.

   Конечно, я с ним занимался, мы много говорили о музыке. Я знал, чего он хотел, что ему нравилось. Лучшая статья обо мне как о дирижёре была написана Шостаковичем после того, как я дирижировал оперу Прокофьева «Война и мир» в Большом театре. В статье слова, которые я ношу в душе, в памяти, в сердце. Лучше никто никогда не мог написать.

   Мы вместе ездили в Лондон, по Прибалтике. Даже совместную пластинку записали, он там играл на фортепьяно в «Осенней сонате». Эту сонату я больше никогда не записывал и не запишу, это только в памяти останется навсегда, точно так же, как никогда не буду записывать сонату Шуберта, которую играл с Бенджамином Бриттеном. Он понимал эту сонату лучше всех пианистов в мире.

   А за дружбу с Шостаковичем и Прокофьевым я благодарю Бога, и молодым людям могу сказать одно: жизнь ваша будет счастливой, если всё в ней вы будете контролировать своей совестью. Самое большое удовлетворение приносит только чистая совесть. Благодаря именно ей я самый счастливый человек на свете.

                                              ***

   Тогда, весной 1998 года, Мстислав Леопольдович приехал в Самару на «пристрелку» к постановке оперы Слонимского «Видение Иоанна Грозного», и главной его задачей было прослушивание солистов Самарского академического театра оперы и балета.

   В его согласии ставить оперу в Самаре, когда он только что договорился с миланским театром Ла Скала о постановке «Мазепы» Чайковского, удивительным было всё: и то, что это не Москва, не Петербург, а провинция; и то, что, по его мнению, российские оперные театры в большинстве своём находятся в плачевном состоянии, или близко к этому…

   «При обилии в России блестящих голосов, — говорил он, — технологическая сторона оперных спектаклей на очень низком уровне — свет, декорации, костюмы. У меня на счету довольно много мировых оперных премьер: «Питер Граймс» Б. Бриттена в Венской опере, «Джезуальдо» Альфреда Шнитке, его же «Жизнь с идиотом», опера Родиона Щедрина «Лолита» в Стокгольмском Королевском театре. Они ушли далеко вперёд в постановочном искусстве, корректируют декорации с помощью компьютера, составляют партитуру света. Опера — синтетическое искусство, и у нас не все его компоненты и не всегда достойны друг друга».

   И всё-таки, почему был выбран именно Самарский оперный? По настоянию тогдашнего начальника Самарского областного управления культуры С. П. Хумарьян? Не только. Потому что одну оперу Слонимского — «Гамлет» — здесь уже поставили и даже представляли её на премию «Золотая маска»? И это, наверное, имело значение. Ростропович, посмотрев «Гамлета», очень высоко оценил спектакль: «В «Гамлете» я был поражён и звучанием оркестра (дирижировал Владимир Фёдорович Коваленко), и звучанием отдельных инструментов. Все соло были замечательно сделаны».

   Прослушивание солистов он назвал «тайной вечерей», после которой подвёл итог: «Всё начинается с провинции. Волжские голоса сильные, чудесные. Никого со стороны приглашать не надо. Андрей Антонов — будущий Иван Грозный — блестящий певец». «Я счастлив, что приехал в Самару, исконно русский город. Я предан России всем сердцем и тоже считаю себя исконно русским человеком. Здесь, в Самаре хочу применить свои силы с пользой для своих, как говорится». «Оперу «Иоанн Грозный» считаю выдающимся явлением. У нас ведь оперных композиторов нету, но Слонимский — настоящий композитор. Он хорошо чувствует сюжетную схему, у него ощущение голоса потрясающее. Он прекрасно понимает, что музыка — это то, что человек чувствует.

                                                 ****

   Итак, шесть лет назад в Самаре состоялась мировая оперная премьера Мстислава Ростроповича. Помимо труппы Самарского академического театра оперы и балета её готовили выдающиеся мастера — народный артист СССР Роберт Стуруа и народный художник Грузии Георгий Месхишвили.

   Спектакль «Видение Иоанна Грозного» прошёл 30 раз. Для такой сложной постановки, декорации которой собирались и разбирались по 2-3 дня, это не мало, но и не много. Пресса была разной — от восторгов до полного неприятия. А всё, что изложено в этой статье, только воспоминания, ушедшие в историю. И их, может быть, не следовало бы ворошить, не будь в явлении маэстро Ростроповича в Самаре того, что можно отнести к категории всегда актуального, нужного и тем, кто живёт уже в ХХI веке.

   Российский «Фонд М. Л. Ростроповича» активно помогает одарённым молодым музыкантам. Год назад маэстро показывал своих одарённых питомцев в Самаре, и когда они хорошо играли, у него выступали на глазах счастливые слёзы.

   Какой это прекрасный дар: быть счастливым счастьем, радостью, удачей других! И всегда приходить на помощь тем, кому трудно.

   И о том, как это делает маэстро, многие самарцы помнят. Почти одновременно с премьерой — 10 февраля 1999 года — случился тот самый страшный пожар в здании УВД, на котором погибло 58 человек. Ростроповича это потрясло настолько, что, побывав на прощании с погибшими и увидев, как велико горе близких, он решил оказать им помощь. Но как? Разделить между ними гонорар, заработанный постановкой оперы! И вручить каждой семье эти деньги лично, чтобы выразить при этом сочувствие.

   Сообщив о своём намерении в областное управление УВД, Мстислав Леопольдович поставил одно условие: никаких журналистов при этом не должно быть, и акцию эту не афишировать.

   В семьи пострадавших он ездил в течение недели, по вечерам дирижируя премьерными спектаклями. Во всех посещениях семей погибших его сопровождали сотрудники УВД и приглашённый ими фотограф. Вспоминает бывший подполковник УВД Алексей Алексеевич Левков:

   — Мы приняли предложение Ростроповича, конечно же, с благодарностью потому что горе людей было неутешно, а тут такой человек берётся их, да и нас, уцелевших, поддержать… И помощь его оказалась поистине неоценимой. Ростропович нашёл «ключик» к сердцу каждого осиротевшего человека — свой для детей, для жён, для родителей погибших. Он сумел кого-то ненадолго отвлечь от горя, выяснить чьи-то житейские проблемы, чтобы помочь их решить, кого-то просто утешил, находя самые нужные слова. Начали мы с посещения вдовы лейтенанта Никифорова, он погиб, незадолго до этого получив почётный знак «Лучший по профессии», со дня на день ждал рождения сына, второго ребёнка в семье. И Наталья Никифорова родила его чуть ли не сразу после похорон мужа. К ней в родильный дом мы и поехали, удивив весь его персонал. А потом навестили эту семью дома, привезли цветы, игрушки. Маэстро вызвался быть крёстным отцом мальчика, пригласил для этого их с мамой к себе в Петербург. В мае того же года Никифоровы съездили туда, и крещение состоялось. По моим сведениям, Ростропович до сих пор помогает этой семье.

   В Новокуйбышевске, в доме погибшего на пожаре следователя Анатолия Храмова на столе стояла его фотография. Ростропович взял её в руки и написал на обороте письмо будущему сыну Храмовых, который родился в мае.

   Последним мы навестили в госпитале ветерана Великой отечественной войны Бориса Ивановича Пронина — у него погибла в пожаре жена. У них с маэстро состоялся сердечный разговор при полном взаимопонимании. В тот вечер Ростропович торопился на последний свой спектакль в Самаре, едва успевал и даже не перекусил. Потом он мне рассказывал, что дирижировал на особом подъёме, как бывает только после хорошо сделанного трудного дела.

   А я вспомнила о факте биографии маэстро, известном всему миру: о том, как он примчался из Англии во время ГКЧП к Белому дому в Москве, чтобы своей музыкой поддержать тех, кто сражался за новое будущее нашей страны. Конечно же, светлое будущее, Ростропович и сейчас в него верит.

                                                    Светлана Смолич, специально для изданий Медиа Группы «Ваш выбор«.

Фото: с сайта Фонда «Саров-фестиваль»

Раздел «Мстислав Ростропович»