Вешнее солнце воскрешает и куст примолкнувший, и корень обмерзший, и всякую тварь, что обмерла и, казалось, сгинула в снеговых заносах. Вешнее солнце и крестьянина в поле гонит. На озимые поглядеть. Осел снег. И подпущенная талая водица-снежица землю сыто питает. А на реке, у прорубей, черные выбоины.

   Дарья настырна. Она, мол, слякоть и мокреть ведет с берега. Но Дарья даром не марает. Грязноту на тот подол, на ту полу кафтана лепит, что грязными, нечистыми помыслами тяжелы. Одёжа такая с людей-некрестей. Они свет белый портили и близких губили, и сами себя замарали. Они смыть хотели бы в прорубной водице пагубы свои, надежда у них: мол, Дарья даром смоет, пятна грязного не оставит на слове, худо сказанном, на деле, худо утворенном.

   А Дарья — напоказ марает. Суровой она слывет. И выходит, что грязнота грязноте — рознь. Одну рукой стряхнуть, в проруби вешней ополоснуть — и белым-бело, чисто одеяньице. А другая грязнота не отмываема. И сама природа стоит в этот день за правду на белом свете. За то, чтобы явным стало черное, сотворенное sлом.