Юбилярша Татьяна Тарасова: «Требовать от учеников признательности — бесполезно». Она смакует жизнь так, как умеют немногие. Живет под прессом. “Тянет собой” учеников и целый вид спорта. Обижает и просит прощения. Шныряет на машине по Москве. С предельной концентрацией — “кровь в жилах останавливается” — выходит к бортику в момент стартов. А еще — усевшись с подругами за столиком кафе, заказывает 28 видов шербета и пускает разноцветные шарики по кругу…

Про Жванецкого и правду-матку

— Татьяна Анатольевна, вся Москва заклеена плакатами — вы там такая смешная, с очками на носу… Не постеснялись?

— Чего стесняться-то? Мне эта фотография понравилась. Я вообще люблю очки и женщин в очках — они подчеркивают характер. Потом сейчас такие красивые оправы…

— Многие слышали, как вы умеете хохотать, а когда встречаетесь со Жванецким, то, наверное…

— Я обожаю его слушать, наблюдать за ним — он настоящий гений, мне очень повезло, что я бываю рядом с ним. Но всегда больше слушаю, чем говорю. Что я могу ему сказать? Я поражаюсь, как он ставит слова, как из слов возникают целые картины. И потом — Жванецкий не так часто пишет смешные вещи. Это глубочайшие произведения, слыша и читая которые испытываешь обиду и боль.

— Вы многих шокируете тем, что высказываетесь резко. Хотя одни считают, что рубите правду-матку не задумываясь. Другие — что взвешиваете каждое слово. Может, вы рубите правду-матку, взвешивая каждое слово?

— Хорошая формулировка. Но иногда ничего не взвешиваю. Иначе было бы меньше неприятностей. Хотя сейчас как-то уже больше научилась себя контролировать. Но я очень остро реагирую на несправедливость: по отношению к себе я могу и стерпеть, а к другим — нет. У нас в семье принято было говорить только правду. Это ведь не стыдно — говорить правду. Только не всегда получается никого не обидеть при этом. А это нужно — не обижать.

— А если заслужили?

— Когда мне было лет 28 и ко мне был прислан из главного общества профсоюзов доктор, который недокармливал детей, — это было в Томске — то била я его так, что не помню ни себя, ни его в этот момент.

— В прямом смысле слова?

— В прямом. Гнала его — не помню как — с девятого по первый этаж, он перескакивал через две ступеньки, а я летела в ярости за ним. И если бы совсем догнала, то, наверное, убила бы. Потому что у меня целую неделю дети были голодные. Он воровал. Прихожу на кухню: “Что-то мне кажется, что мои дети — голодные”. А мне отвечают: “Да ты посмотри, что доктор им заказывает, какой минимум!” — и дали “разблюдовку” на всю неделю. А там — крохи. Метнулась, вывернула весь его чемодан — и оттуда как посыпались талоны и деньги, которые он украл. И все, сдержаться я уже не могла.

— Вам потом погоню в лицах и красках описали?

— Свидетелей не было. За нами никто не смог бы угнаться.

— Трудно вам, если не правы, просить прощения?

— Нет. Если виновата — нужно обязательно повиниться. Сразу. Я не знаю, чувствует ли облегчение человек при этом, но я — огромное. И я обязательно допрошусь этого прощения.

— Многие ученики вами “целованы в плечико”…

— Да, это моя бабушка так нас хвалила — целовала в плечо. А когда-то Илья Кулик меня спрашивал: “Вы вообще-то хвалить умеете?”. Я говорила: “Я же не для того рядом с тобой, чтобы хвалить, а чтобы ты был лучше!” Но и он мною поцелован.

— Ваше расставание с Куликом было напряженным, сейчас он приедет на юбилей…

— Я так рада.

— Вы его простили?

— Конечно, давно. Мы с ним виделись много раз, он мне дочку свою показывал, мы с ним целовались и обнимались. Все пришлось и на его переходный возраст, и, наверное, на мое психопатство в тот момент. Я была в очень тяжелом состоянии после Олимпийских игр в Нагано. На пределе. Но я же старше и я педагог, значит, должна была найти способы для разрешения нашего конфликта, а я ничего не искала. Илюша ведь был первым мальчиком, которого я взяла, и я была как голубка над ним, я его обожала…

Хотела убедиться, что он жив…

— И все же ученик и тренер находятся на одной нитке в момент труда…

— В момент созидания. Ну и что, что потом эта нитка тоньше или даже рвется? Это нелегкий момент, но главное, что ты дал человеку жизнь. Признательность выражается уже в том, что ученик донес придуманное тобой до зрителя, выступил передаточным пунктом.

— Неужели достаточно?

— Да, потому что ты возврат получаешь от людей. Передаешь через него, а тебе возвращается с трибун.

— Но конкретно в “посредника” вложено столько сил, эмоций, любви, здоровья.

— А что требовать? Признательности? Бесполезно. Ты же любишь и вместе делаешь это дело. Что они должны сказать? Ты видишь, что они и так тебе благодарны. И ты уже все получил… Учеников же не надо мучить любовью. А я их мучила.

— Это они вам говорили?

— Я так думаю. Может, излишне о них заботилась. Они ко мне попадали в основном в том возрасте, когда их колбасило. А они только с тобой, без родителей, далеко от дома. И ты за них всегда в ответе. Я помню, как однажды Андрюшка Букин не пришел ночевать. Он так натренировался, так устал, сомневался, что он это вынесет… И абсолютно обессиленный куда-то пропал. Я просидела прождала его в гостинице, на подоконнике, свесив ножки, до восьми утра.

— Давали себе обещания — никогда больше…

— Я хотела только его увидеть — убедиться, что живой. Хотя, конечно, я из тех счастливых тренеров, которых любили ученики. И с каждым из них у меня есть фотография, где видно, что мы счастливы. Втроем или вдвоем. С каждым — причем кто-то снимал случайно, это не постановочные снимки. И этого ощущения сейчас мне вполне достаточно — я знаю, что меня любили. Я это чувствовала.

— Кто доводил больше всего?

— Они все были хороши. И все могли это сделать.

— А от кого-нибудь вы отказывались в момент созидания? Не потому что нет идей, а потому что не понимают?

— Нет. Это ведь мои проблемы. Если я не могу что-то сделать с человеком, он что-то не может выполнить, это уже мой вопрос — как научить или как заставить. Как изменить путь…

— У вас талантливые подруги — Галина Волчек, Марина Неелова… Талант к таланту, судьба к судьбе тянется?

— У меня очень талантливый муж. (Владимир Крайнев, пианист с мировым именем. — И.С.) Во многом мое — это его окружение. Когда рядом по-настоящему талантливый человек, это общение ведь и тебя обогащает.

У мужа, например, такая библиотека по искусству, что только ленивый в нее не заглянет. Вова — настоящий собиратель, он без книги ни секунды не проводит, чемоданчик книг всегда с ним. Знаете, как говорит моя свекровь, пока человек живет, он учится. А я всегда очень была любопытная. Училась в центре Москвы в школе рабочей молодежи на улице Чехова, смотрела все выставки, как-то все время попадала в Политехнический и слушала всех — Рождественского, Вознесенского… Идешь в школу, на Маяковке, поднимаешься вверх, а там уже кто-то из школы стоит и говорит: а в 9 часов та-акое кино в “Москве”! И мы со всех ног туда, чтобы не опоздать. На всех премьерах были в театрах. Это было время расцвета МХАТ, рождение “Современника”, Володи Высоцкого со своими спектаклями — это мы все смотрели с утра, между учебой. Времени было мало, но желания узнавать много. Потом начались поездки: если ты едешь в Дрезден в 17 лет, как ты можешь не пойти в Дрезденскую галерею?

— Да многие могут это сделать легко.

— Это их проблемы. Не знаю, очень хотелось все чувствовать, все знать. И все равно, я все не узнала, недосмотрела. Но если ты занимаешься творческой работой, ты не можешь отказаться и от чьего-то творчества. Пусть надо лететь куда-то, ехать, но надо видеть все живьем и в оригинале.

Подробнее в материале газеты Московский Комсомолец