Ах, как кружилась в вальсе среди берез Оленька Скворцова, героиня кинофильма “Мой ласковый и нежный зверь”! Мечта любой невесты — парить под эти чарующие звуки музыки, взмывая душой все выше и выше. Такую возможность подарил барышням композитор Евгений Дога. Его произведения доносятся до нас почти каждую минуту — из телевизора, мобильных телефонов, переходов метро… 2007-й — в Молдавии объявлен Годом Евгения Доги.

— Евгений Дмитриевич, вопрос, который, наверное, занимает всех: как появился вальс к фильму “Мой ласковый и нежный зверь”? Мелодия рождается интуитивно?

— Мелодия рождается по заданию. Когда есть задача, начинаются поиски и решения. Если бы не было задачи написать этот вальс, я бы его никогда не написал. А интуиция всегда прячется, ее нужно выковыривать как крота из земли. Я полгода ходил и ждал, когда интуиция, энергетика, вдохновение, называйте как хотите, высвободится. А еще есть лень, уж она-то не стесняется с появлением. Была масса эскизов, но вальса не было. Накануне записи в одиннадцать часов вечера ко мне пришел разъяренный Латяну. Я играю и знаю, что это абсолютно не то. Чувствую, что мне сейчас что-то полетит в голову. Назавтра на “Мосфильме” заказан оркестр, хор, а записывать нечего. Тем более что шли разговоры: “Как молдаванин может писать музыку к Чехову?” С пола поднимаю листок нотный бумаги, исписанный зелеными чернилами, набросок “для себя”. Начал играть, Эмиль схватился за этот вальс. После записи весь оркестр встал и хлопал смычками.

— Вас не раздражает, что ваш вальс звучит в каждом переходе?

— Нет, что вы, наоборот радует. Особенно напоминает о возрасте, когда говорят: “Вот моя бабушка выходила замуж под ваш вальс”. Да, мне обидно, что многие богатеют за мой счет. Те же мобильники, телевидение, радио, брачные организации. По сути, это воровство. Потому что встречают Мендельсоном, а провожают моим вальсом.

— Ну а сами-то вы вальс танцуете?

— Я танцую с большим удовольствием. Но мой вальс не совсем для танца, это больше вальс о вальсе. Попытка вырваться ввысь, что очень хорошо снято. А танцевать очень люблю.

— Недавно вы стали председателем фестиваля “Волоколамский рубеж”. Какое у вас впечатление от современных фильмов про войну? “Живой” задел за живое?

— Да уж, это не то слово… Была потрясающая картина “Живые и мертвые”, а как сейчас этого “Живого” выдержать, я не знаю. Мат-перемат с экрана. Нормальный человек это может смотреть только в противогазе, поскольку несет ямой, но современная публика привыкла к пошлости. И это страшно, что у нас такое военно-патриотическое кино. От фестиваля к фестивалю впечатление все тяжелее. В кино пришли люди, очень далекие от культуры. Эмиль Лотяну, мой творческий друг, после фильмов “Табор уходит в небо” и “Мой ласковый и нежный зверь” на двадцать лет прекратил снимать. Абы что снимать не хотел. Режиссер-романтик, с уходом которого поэтическое кино исчезло.

— В советских фильмах был свой композитор, который давал серию музыкальных тем. Современные режиссеры обходятся коллажем из песен любимых групп. Роль кинокомпозитора утрачена?

— Почему же, вот в “Живом” в титрах написано: автор музыки Людвиг ван Бетховен. “Автор музыки” — это потрясающе! Теперь музыку для кино набирают как продукты на местечковом базаре. Это выгодно. Молодые музыканты сами готовы платить за то, чтобы помелькать на экране. Это не Станислав Говорухин или Эмиль Лотяну, которые для своих картин заказывали оркестр, тратя огромные деньги. Современные режиссеры “электроники” какие-то бездушные. Эта дешевизна в конце концов выходит боком зрителю. От многих режиссеров слышу: “Картина смонтирована, озвучена, осталось подложить музыку”. Все равно, что тряпку подложить к входной двери. На мой взгляд, музыка должна быть таким же действующим лицом, как актер. Не известно, кто важнее.

— За рубежом все по-другому?

— Там, как правило, берут очень хороших исполнителей, оркестр, хорошую электронику. Электроника — это не плохо. Я сам ее иногда использую там, где никто и не заподозрит, например в фильмах “Табор уходит в небо”, “Анна Павлова”. Главное — все умело смешать. Как средство — это хорошо, но не как метод. Американцы денег на кино не жалеют, как и на музыку для него. Кстати, иногда музыка пишется в России, я сам работал над одним фильмом.

— Раньше кинокомпозиторство было доходным творчеством, я знаю, что вы писали музыку для Олимпиады…

— В советское время ничего доходного не было, а лучшие мои работы были написаны тогда. Мои пластинки производились в Италии, Финляндии, Японии, Франции, Румынии, Англии и т.д., заключались баснословные договоры с зарубежными компаниями. Мне ни капельки не перепадало, все забирала страна.

— В Америке вы давно бы уже были миллионером. Уехать никогда не хотелось?

— Я продукт пространства Москва—Кишинев—Киев. Были заманчивые предложения, там, за бугром, но я этой глупости не сделал. Мои коллеги сейчас возвращаются. Хотя в Америке у меня двоюродный брат, художник. Вы знаете, США — это ужасно. Латинскую Америку знаю хорошо, объездил много стран, жил там. Министерство культуры отправило меня изучать борьбу латинского народа за независимость, для написания балета.

— Вы пишете музыку в национальной стилистике: цыганскую, азербайджанскую, русскую. Как удается сохранить колорит?

— Все корни в фольклоре. Например, две работы у меня были с азербайджанским режиссером Мустафаевым. Блестящая картина, прообразом главного героя которой стал Гейдар Алиев. Писал музыку для симфонического оркестра, плюс национальный колорит — музыка в стиле мугамов. Они очень близки к молдавским дойнам. Смысл не в доскональном копировании национальной музыки — это обобщенная форма Востока, стилизация. Так, в фильме “На Муромской дорожке” звучит не китайская музыка, а обобщенная стилизация. На первом просмотре на “Мосфильме” была японская делегация, они удивились: “Где вы взяли японскую музыку?” Долго не верили, что ее написал я. А нас в консерватории учили писать в стиле Баха, Бетховена, Шопена, но не в своем. Для фильма “Нужен привратник” я один писал и народную, и церковную, и эстрадную, и симфоническую музыку. Жанровых проблем для меня не существует.

— Вы открыли стране Софию Ротару…

— Ну она могла бы до сих пор петь в Молдавии соловьем, но ее бы никто не знал. В искусстве главное — госпожа удача. Я написал песню для фильма о Кишиневе по велению ЦК партии, который лучше всех знал, что нужно в музыкальном решении картины. Петь ее было некому. Вспомнили, что в консерватории на третьем курсе на заочном отделении сдает сессию девушка София из Буковины, которая хорошо поет старинные романсы. Решили, попросим пока ее, чтобы представлять картину, а потом найдем хорошую певицу. Тональность легла, лучше не придумаешь — случай. За эту песню я получил вторую всесоюзную премию на “Золотом Орфее”. По сути, три года она сидела на моих песнях, потом ее перехватил шоу-бизнес.

— У вас какая-то безумно романтическая история женитьбы…

— Да каждая история женитьбы романтична, поскольку относится к периоду познания и возмужания. Я жуткий прагматик и изначально планировал свой союз. Мне было скоро двадцать шесть, и этот вопрос пора было решать. В какой-то момент мою маму начала беспокоить моя личная жизнь. У меня была девушка, прекрасная певица, но на ней я не собирался жениться. Как-то я ехал на своем мотороллере в центр города пить лимонад, который очень любил. В свете фары увидел силуэт девушки, был в настроении (в плохом я бываю, только когда пишу) и сказал ей: “Вы не хотите прокатиться по шоссе?” Неожиданно она сказала “конечно”, мы поехали гулять. Мы многое проговорили, не прикоснувшись к друг другу. Я ее вернул домой, к моей соседке, тете Клаве, которая очень волновалась за свою племянницу. И вдруг моя новая знакомая заявляет: “Мы с Женей решили жениться”. Я подумал — ну все, хана! Оказывается, она месяц проходила под моими окнами, зная, что здесь живет композитор, а я кроме ног в своем полуподвале ничего не видел. Ее родители в Москве упали в обморок, поскольку готовилась другая свадьба. Я был нищий: ни костюма, ни обуви, ни денег… Так закончилась моя юность. Человек взял инициативу в свои руки.

— Вам не хотелось бы чего-нибудь сделать для шоу-бизнеса?

— Я человек искусства, а бизнес основан на полупрофессионализме — я не смогу опуститься до такого уровня. Они и поэты, и писатели, и композиторы, и музыканты — очень талантливые люди. Я тоже писал стихи, пишу новеллы для себя. “Фабрика” — одна, вторая, третья — должна табуретки выпускать, а не звезд. Бетховен — не звезда, Чайковский — не звезда, а тютькины, мутькины на ТВ — звезды. Хотя все имеет право на существование. Мы дали дочке пройти этап взросления через металлический рок, от которого череп раскалывался, но параллельно водили в филармонию и оперу. В 50—60-х годах я тоже был попсой. Министр культуры гонял меня с идеями фестивалей рок-музыки — ничего нового. Главное — не подменять попсой культуру, журналистику, науку. С 1983 года ни одну ноту государство не купило у меня. Значит, я вынужден писать не для попсы, но для сериалов, куда деваться. Это мучительная работа.

Московский Комсомолец

03.02.2007

Юлия ГОНЧАРОВА