* «В. C.» 12 декабря 1975 года в Москве умерла актриса Валентина Серова. * «Голос одинокой музы» Его любила молодежь, ценили многие, но в толпе провожавших всего несколько человек понимали: хоронят большого поэта. * Не повезло 13 декабря 1984 года в Москве, в правительственном доме на Кутузовском проспекте застрелился бывший министр внутренних дел, Николай Анисимович Щелоков.

   12 декабря 1975 года в Москве умерла актриса Валентина Серова.

   Строго говоря, точная дата смерти неизвестна, но в этот день тело актрисы было обнаружено в пустой квартире, запущенной, грязной и, кажется, обокраденной. Ни у кого не вызвал удивления страшный финал – Валентина Серова пила давно и спилась прочно и окончательно. Так что все было, хоть и трагично, но вполне логично.

   Валентина Серова рвалась в театр с детства и впервые вышла на сцену еще восьмилетним ребенком: ее мать, Клавдия Половикова, красивая харьковчанка, играла в театре Маяковского, и девочка раньше и лучше познакомилась с азами сценического искусства, чем со школьной программой – школу она бросила, ушла в театральный техникум, но и его не окончила, поступив в труппу Театра рабочей молодежи, ТРАМ – нынешний Ленком. Кроме благодатной внешности, Валентина располагала несомненным актерским дарованием, редкостной женственностью и, что выгодно отличало ее от двух главных блондинок СССР, Орловой и Ладыниной – неприкрытой и явственной сексапильностью. Для звезды театра и кино – щедрый дар, тем более, в условиях социализма, и публика это чувствовала. Первое появление Серовой на экране, в фильме «Девушка с характером», мгновенно сделало ее кумиром – с экрана шла прямо-таки дурманящая эманация женской притягательности, и этому не мешали ни примитивность сюжетных ходов, ни, в общем-то, вполне убогий сценарий. Театральные работы Серовой тех лет были на хорошем профессиональном уровне, но этого вполне хватало, чтобы зрители впадали просто в амок.

   В бедной светскими событиями и сплетнями из жизни высшего света советской действительности миф Серовой был едва ли не единственным, допущенным к тиражированию. Ее первый брак с блестящим летчиком, погибшим до рождения их сына, ее роман с Константином Симоновым, любимцем публики, знойным красавцем и главным лириком Советского Союза, которому, в порядке исключения, дозволялась чуть ли не эротика («Ты только ночью лгать могла, когда душою правит тело…») – заменили и таблоиды, и любовные романы и служили пищей для умов в течение многих лет. А во время войны, когда Симонов посвятил Валентине Серовой стихотворение «Жди меня», мгновенно ставшее культовым, и кстати, вполне заслуженно, поскольку было снайперским попаданием в болевую точку реальности, героиня стихов и одноименного фильма превратилась просто в женщину номер один, затмив даже блестяще сделанную Любочку Орлову.

   13 декабря 1909 года в Петербурге, на Царскосельском вокзале умер от сердечного приступа Иннокентий Федорович Анненский.

   Похороны были многолюдными: покойный был известен и чтим как деятель просвещения, директор Николаевской Императорской гимназии, порядочный и достойный человек, его любила молодежь, ценили многие, но в толпе провожавших всего несколько человек понимали: хоронят большого поэта.

   Анненский прожил странную жизнь. Его внешняя ипостась была весьма успешной, карьера состоялась, хотя и с некоторыми сбоями, рисунок его жизни сложился вполне гармонично, однако то главное, ради чего его замыслило Провидение, оставалось скрыто от посторонних глаз и происходило почти втайне.

   Иннокентий Федорович родился в Омске, в состоятельной семье видного чиновника. Вскоре после его рождения Анненские перебрались в Петербург, и вся дальнейшая судьба поэта оказалась в значительной мере связана с ним: он учился в нескольких петербургских гимназиях, поступил на историко-филологический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета, курс которого окончил в 1879 году, с золотой медалью и со степенью кандидата – особое отличие. И дальше, если читать биографию Иннокентия Анненского только по событийному ряду, она выглядит почти безупречно гладкой: сперва преподавал в гимназии Бычкова и Павловском институте, затем директорствовал в Коллегии Павла Галагана в Киеве и 8-й гимназии в Петербурге, а в 1896 году возглавил Императорскую Николаевскую гимназию в Царском Селе.

   Назначение было почетным, поскольку заведение находилось под покровительством Высочайших особ, и от директора требовалось не только педагогическое мастерство, но и владение придворным этикетом. Анненский, с его аристократизмом, импозантностью и врожденным умением создать вокруг себя атмосферу благородства, соответствовал посту в высшей степени. Кроме того, благодаря не только блестящему образованию, но и незаурядным способностям, Анненский был истинным энциклопедистом и педагогом не только по должности, но и по духу. Он преподавал латынь и греческий с таким увлечением, что дети, которых невозможно ввести в заблуждение касательно истинного лица педагога, заражались его энтузиазмом и изучали «скучную материю» с подлинным рвением. Для него «мертвые языки» были вполне живыми, а далекий античный мир находился где-то совсем рядом.

   Анненского любили ученики, и это важно. Правда, среди коллег-недоброжелателей бытовало мнение, что его излишний демократизм вредит дисциплине, а гимназисты оттого облепляют восторженной толпой своего наставника, что «с ним можно не считаться», но эти голоса производят впечатление вдохновляемых завистью – особенно, если сопоставить их с многочисленными восторженными воспоминаниями гимназистов. Возможно, дети, в отличие от педагогов, ощущали еще и некую инакость Иннокентия Федоровича, порожденную тем самым вторым тайным его существованием, о котором даже не подозревали взрослые, имевшие с ним дело в его официальном качестве – детская сущность поэта ни для кого ведь не секрет.

   Кроме выполнения административных обязанностей и преподавания, Анненский занимался научной работой, писал и печатал интереснейшие критические статьи о Гоголе, Достоевском, Тургеневе, Чехове, именуемые «критической прозой», поскольку их тексты представляют самостоятельную художественную ценность. Труд же по переводам Еврипида – все девятнадцать трагедий! – был поистине титаническим и, разумеется, совершенно невозможным без почти фанатической влюбленности в язык и автора. В общем – насыщенная жизнь, успешная самореализация, солидное положение. А тайная жизнь творилась, не обнаруживая себя практически ничем.

   Иннокентий Федорович писал стихи с детства. Правда, ни он сам, ни окружающие не воспринимали этого занятия всерьез, да и читали их только самые близкие Старший брат, в семье которого, в основном, Анненский усвоил основы мировоззрения, учил его: во-первых, ни в коем случае, не печатать стихов до тридцати лет, а во-вторых, дать каждому из произведений «отлежаться» не менее девяти лет. Похоже, поэт воспринял заветы своего наставника слишком даже всерьез. Первый – и последний, при жизни – свой сборник, «Тихие песни», Анненский выпустил в свет не в тридцать, даже не в сорок, а уже под пятьдесят лет. Подписал псевдонимом Ник. Т-о. – Никто – имя, которым назвал себя Одиссей циклопу Полифему. Серьезного резонанса книга не вызвала: снисходительно-одобрительный отзыв Брюсова, весьма прохладная похвала Блока, который, впрочем, в частной переписке гораздо более пылко отозвался о «Тихих песнях», прибавив, что «в рецензии старался быть как можно суше» – что, конечно, ужасно обидно: часы жизни Анненского отсчитывали последние годы, и поощрение Блока могло бы стать для него драгоценным. Не стало.

   Во время событий 1905 года, когда многие из учеников гимназии, захваченные опьяняющей атмосферой бунта, выступили «против властей», директор принялся защищать своих питомцев, яростно возражая против любых репрессий – результатом стало перемещение его на должность инспектора Петербургского учебного округа – опала не опала, но явное неодобрение. Впрочем, в тот момент карьера не очень заботила Анненского – служба давно была ему не в радость, он говорил о ней как о «постылом и тягостном деле», и не уходил он из гимназии лишь потому, что «бежать стыдно» – да и семью кормить было надобно.

   Четыре года спустя он все же подал в отставку, но этому предшествовало странное полупризнание, которое немолодой уже поэт, с одной-единственной книгой стихов, получил, наконец-то, в литературной среде, приглашение к сотрудничеству от редакции журнала «Аполлон», обиженно-надменная реакция «литературной общественности» на статью Анненского «О современном лиризме», вышедшую в журнале, отказ в публикации стихов в следующем номере… А жизни оставалось уже нисколько.

   Значение поэзии Анненского для русской литературы начало обнаруживаться почти сразу после того, как его не стало. То, что он, в сущности, в своей незаметности и незамеченности предвосхитил и футуризм, и символизм, и акмеизм, да практически все основные направления русской поэзии ХХ века, «был предвестьем, предзнаменованьем» – проговорили и Ахматова, и Гумилев (кстати, ученик Анненского в самом буквальном смысле, по гимназии), и многие другие. Его стихи, потрясающие по глубине, изяществу, парадоксальные по соединению возвышенностей и бытовизмов, неожиданные как по мысли, так и по мелодии, по сути, не имеют себе равных, и это не секрет ни для литературоведов, ни для истинных ценителей поэзии. Однако странным образом его прижизненная безвестность словно легла тенью на его бессмертие, которое он, право же, вполне заслужил, и его имя так и не приобрело по сей день подлинного звучания. «Работаю исключительно для будущего», – писал Анненский в конце позапрошлого века.

   13 декабря 1984 года в Москве, в правительственном доме на Кутузовском проспекте, из коллекционного охотничьего ружья «Гастин-Раннет» застрелился бывший министр внутренних дел, Николай Анисимович Щелоков.

   Коллеги по ЦК КПСС, из состава которого Щелоков был выведен в июне 1983 года, по слухам, намекали развенчанному министру на разумность такого исхода, а впрочем, легко можно себе представить, что человек, никак не ожидавший столь бесславного конца карьеры, решился на отчаянный шаг вполне добровольно, тем более, что, вероятно, рассчитывал своим уходом защитить детей – ведь начнись уголовный процесс, на скамье подсудимых оказались бы все члены семьи, кроме жены, Светланы Владимировны, которая покончила с собой в феврале преды-дущего года.

   В сущности, судьба обошлась со Щелоковым несправедливо – что он сделал такого, из ряда вон выходящего? Да, устроил для своих близких торжество коммунизма в одной отдельно взятой семье – так он ли один? Конечно, когда читаешь список «незаконно присвоенного» семьей Щелоковых, охватывает недоумение: куда столько? Зачем, к примеру, одной семье шестьдесят две хрустальные люстры? С другой стороны, если учесть, что это – на девять квартир и несколько дач… Или вот – картины. Ну, предположим, из любви к прекрасному – все-таки Кустодиева, Бенуа, Фалька приятно иметь перед глазами, но зачем же полотна под кровать складывать? Воистину, у сильных мира сего свои причуды. Кстати, министру нельзя было отказать в деликатности: поняв, что в спецсекции ГУМа его бесчисленные бесплатные «покупки» будут бросаться в глаза, он открыл при МВД филиал №3 универмага Московского гарнизонного военторга, как бы для обслуживания оперативных сотрудников – на самом деле, чисто семейный «магазин», о котором не знали даже заместители. А в принципе, министр не делал ничего такого, чего не делало бы его начальство. Верно, Щелокову нравились «Мерседесы», сыну и дочке тоже, и они их, естественно, получили и, естественно, безвозмездно – но какие это, в сущности, пустяки, если вспомнить, какая роскошная коллекция автомобилей была у его «шефа».

Ведущая рубрики

Влада ЛЯЛИНСКАЯ <br Публикация с сайта «Русская Германия»

N- 50/2006 18.12 — 24.12