Цикл «Пустырь. Атлас» вынашивался Максимом Кантором несколько лет. Проект является суммарным результатом его творческой деятельности. Серия демонстрирует опыт художника в технике офортов, в том числе в соединении с цинкографии и ксилографии.

«Пустырь. Атлас» — концентрированный эмоциональный образ современной России. Сценарий проекта – это не логика выстраивания сюжетов, а наслаивание смыслов. Здесь как и в живописи Максима Кантора трудно отделить бытовое описание от философского рассуждения, движение чувства от анализа.

   Серия завершена в 2000 году. Кантор работал над ней в Москве. 70 сюжетов отпечатано в одной из крупнейших лондонских принт-студий. Большая часть тиража в настоящий момент уже находится в музейных, корпоративных и частных собраниях Европы и Америки.

   Основной задачей показа выставки является возобновление (а для большинства – начало) знакомства профессиональной аудитории и широкого круга любителей искусства с одной из самых заметных фигур российской сцены, не имеющего зримый образ в пределах отечественной культурной среды.

   Максим Кантор родился в Москве в 1957 году. Учился в Московском полиграфическом институте. Как и работы художников, начавших свое творчество в конце 70 – начале 80-х гг., произведения Кантора имеют всегда конкретный политический социальный адрес. Изобразительные средства Кантора – гротескные искажения, резкие контрастные отношения, интенсивные краски, запутанное пространство, часто закручивающееся в спираль, почерпнутые из арсенала немецкого экспрессионизма. Однако по сравнению со знаменитыми предшественниками в его живописи больше интеллектуального. Так о Канторе написано в энциклопедии.

   Кроме плакатов на выставке в Художественном музее можно ознакомиться и с литературно-публицистическим творчеством Кантора. Каждый из блоков экспозиции «сопровождается» текстом, а они в свою очередь еще одним текстом, определяющим концепцию серии.

   «На лицо смотришь, как на географическую карту, и, подобно тому, как линиями и пятнами обозначены реки и моря, морщины и складки лица рассказывают о мыслях и страстях. И чем определеннее мысли и страсти, тем тверже черты. Есть лица, как изрытая траншеями земля. Глядя на них, можно себе представить, какие здесь шли бои. Есть другие, они как карта пустыни. На них не происходит ничего. Есть лица, похожие на карту городской окраины, черты на них нанесены случайно, запомнить их трудно. Не знаю лучшего примера, чем лицо моей матери. Когда я был мал, широкое русское лицо не казалось мне особенно выразительным. С годами я стал ценить такие лица. В них нет выразительных черт и сладостной значительности, какие легко встретить в иных физиономиях. Странное дело, лица с резкими яркими чертами я почти разлюбил из-за избыточной патетики. Карте не требуется патетика. Карта должна быть равнодушной, оттого и величественной. С годами лицо матери закаменело – широкие скулы, короткий нос, сухой рот. Она сделалась похожа на каменную бабу. В лице проступило что-то древнее, вероятно, монгольское. Когда два лица рядом, отца и матери, я будто вижу две разные карты, Запад и Восток. И эти карты нарисованы по-разному. Карта Запада награвирована на меди, каждый штрих дрожит и звенит. Карта Востока отпечатана с деревянной доски, в степи нет подробностей. Карту Запада всегда рассматриваешь с волнением, заинтригованный, — там нечто происходит. Но не так глядят на карту пустыря. Это не ты – пустырь всматривается в тебя. Ты должен ему пригодиться. Пустырь не надо понимать и разгадывать, в него надо просто смотреть, с той же тоскливой страстью, с какой пустырь глядит на тебя. Чем раньше ты поймешь, что вы с ним – одно, тем правильнее. Потому что однажды ты сольешься с этим пустырем воедино».

   Пытается художник определить и такие понятия как цивилизация, мещанская культура, история и современность, Европа и Азия, Восток и Запад, православие и католицизм. Переосмысляет он и понятие «авангард». «Я рассматриваю авангард как инструмент стагнации современного мира. Авангард как система взглядов сделался выражением либерально-демократического Запада, то есть того общества, против которого собирался бунтовать. Он замышлялся как апология коммунизма, а прижился в капиталистическом обществе, отвергал классическое искусство, но сам сделался декоративен, восставал против коммерции, но утвердился на рынке. Все то, что мы умиленно называем авангардом, есть протянутый во времени праздник Ивана Купала со скоморохами, идолами, балаганом, членовредительством, насилием и резней».

*